Неточные совпадения
Алексей Александрович задумался и, постояв несколько секунд, вошел в другую дверь.
Девочка лежала, откидывая
головку, корчась на руках кормилицы, и не хотела ни брать предлагаемую ей пухлую грудь, ни замолчать, несмотря на двойное шиканье кормилицы и няни, нагнувшейся над нею.
— А вот и батя пришел, — послышался вдруг звонкий детский голосок, и беловолосая
головка поднялась из-за Ранцевой, которая вместе с Марьей Павловной и Катюшей шила
девочке новую одежду из пожертвованной Ранцевой юбки.
— Да бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за моих
девочек: молодо-зелено, как раз и
головка закружится, только доктор все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут все и все налицо.
Девочкам во всяком случае хороший урок… Как вы думаете?
Я хотел ответить, по обыкновению, шуткой, но увидел, что она не одна. За низким заборчиком виднелись
головки еще двух
девочек. Одна — ровесница Дембицкой, другая — поменьше. Последняя простодушно и с любопытством смотрела на меня. Старшая, как мне показалось, гордо отвернула голову.
Суровый тон, каким говорил дядя, заставил
девочку ухватиться за полу отцовского сюртука и спрятаться. Плотно сжав губы, она отрицательно покачивала своею русою
головкой.
Через минуту крючок упал, и в растворенной двери Розанов увидел очень хорошенькую и очень чисто одетую семилетнюю
девочку с кудрявой русой
головкой и с ямками на розовых щечках.
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это
девочка, которая, еще только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив
головку и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
Девочка Маша, дочь смотрителя, которую он любил встречать в больничном саду, теперь, когда он с улыбкой подходил к ней, чтобы погладить ее по
головке, почему-то убегала от него.
С полатей с любопытством поглядывали вниз, на барина, белокурые
головки двух парнишек и
девочки, забравшихся туда в ожидании обеда.
Направо от него висел портрет матери Аделаиды Ивановны — дамы с необыкновенно нежным цветом лица и с буклями на висках, а налево —
головка совершенно ангелоподобной
девочки; то была сестра Аделаиды Ивановны, умершая в детстве.
Это заключение возникло у меня вследствие того, что
девочка при каждом относящемся к ней вопросе поворачивалась к говорящему всем телом, выдвигала несколько вперед
головку и мило щурила свои глазки, чтобы лучше разглядеть того, кто говорил с нею.
Большая лампа под матовым абажуром обливала молочным светом посуду, серебро на столе и гладко причёсанную, тёмную
головку маленькой
девочки с зелёным козырьком над глазами; пред нею лежала тетрадь,
девочка рисовала тонким карандашом и мурлыкала тихонько, не мешая слушать ровную речь матери.
Она кормила
девочку, глядя сквозь стеклянную плёнку слёз в угол, не замечая, что ребёнку неудобно сосать её грудь, горизонтально торчавший сосок выскальзывал из его губ, ребёнок, хныкая, чмокал воздух и вращал
головкой.
Стало быть, красна она была не потому, что в церкви душно и тесно. Ее маленькую
головку мучил вопрос местничества! Я внял мольбам суетной
девочки и, осторожно расталкивая народ, провел ее до самого амвона, где был уже в сборе весь цвет нашего уездного бомонда. Поставив Оленьку на подобающее ее аристократическим поползновениям место, я стал позади бомонда и занялся наблюдениями.
И из лесу выбежала маленькая
девочка, лет пяти, с белой, как лен,
головкой и в голубом платье. Увидев нас, она звонко захохотала и, подпрыгивая, подскочила к Урбенину и обняла его колено. Урбенин поднял ее и поцеловал в щеку.
— Гуль-Гуль, голубушка, родная моя, опомнись! — утешала я
девочку, гладя ее черную
головку, прильнувшую к моей груди. — Зачем же плакать, Гуль-Гуль, если ты счастлива? Зачем же плакать, дитя! Не плакать, а радоваться надо.
Девочки, глядя на братишку, тоже прыгали, хохотали и лепетали о пряниках, хоть вкусу в них никогда и не знавали. Старшие дети, услыхав о пряниках, тоже стали друг на дружку веселенько поглядывать и посмеиваться… Даже дикий Максимушка перестал реветь и поднял из-под грязных тряпок белокурую свою
головку… Пряники! Да это такое счастье нищим, голодным детям, какого они и во сне не видывали…
Аксинья гладила Дунину
головку, прижимала
девочку к себе и говорила своим теплым певучим голосом...
Ряды постелей… Неподвижные
головки мирно заснувших
девочек, и тишина… Глубокая, мертвая тишина. Изредка только нарушается она сонным бормотаньем или вздохом, приподнявшим во сне юную грудь.
Посреди огромной светлой комнаты стояло несколько столов, заваленных кусками полотна, коленкора, холста и ситца. Вокруг столов, на низких деревянных скамьях сидело больше сотни
девочек, возрастом начиная с восьми лет и кончая совсем взрослыми восемнадцатилетними девицами. Стриженые
головки младших воспитанниц были похожи на шары, недлинные волосы у подростков, заплетенные в косы или уложенные на затылке прически взрослых — вот в чем было существенное отличие между тремя отделениями N-ского приюта.
— Ну, дитятко милое, говори мне, твоему отцу духовному, какие грехи за собой помнишь? — звучит над ее склоненной
головкой добрый, мягкий задушевный голос. Робко поднимает глаза на говорившего
девочка и едва сдерживает радостный крик, готовый вырваться из груди.
Дуня поднялась для чего-то на цыпочки и замерла от восторга. Прямо против нее на высокой тумбочке стояла прелестная, закинутая назад
головка какой-то красавицы из зеленого, крашеного гипса. Прелестный точеный носик, полуоткрытые губки, сонной негой подернутые глаза, все это непонятно взволновало
девочку своим красивым видом.
Все это било фонтаном из уст Софьи Петровны. В одно и то же время она успевала разглядывать лица сконфуженных
девочек и гладить их по
головкам, и ласково трепать по щечкам, и на лету целовать поспешно темные и белокурые
головки.
Глубокая тишина воцарилась в огромной комнате. Сто двадцать
девочек, больших и маленьких, низко наклонили повязанные белыми косынками
головки.
После общей молитвы, пропетой старшими, и пожеланий доброго утра вошедшей в зал начальнице
девочки, большие и маленькие, выжидательно устремились на нее взорами, и снова что-то гнетущее, остро-больное и тяжелое повисло над всеми этими
головками в белых коленкоровых косынках, с тревожным выражением на юных детских личиках.
Зеленая статуэтка, казалось, улыбалась Дуне. Ее суженные глаза и запрокинутая назад
головка влекли к себе
девочку.
Прижимая только что полученную куклу к груди, не сводя с белокурой
головки фарфоровой красавицы восхищенного взгляда, Дуня неохотно встала в круг играющих. Шумная, суетливая толпа, веселый визг и хохот, беготня и возня пугали и смущали робкую, застенчивую от природы
девочку.
Действительно «все» было готово очень быстро. Машинка для стрижки с удивительной быстротой заработала вокруг Луниной
головки, и из-под нее посыпались жиденькие косицы светлых и мягких, как лен, волос. Вскоре голова
девочки, лишенная растительности, стала похожа на гладкий шарик, и еще рельефнее выступили теперь среди загорелого личика ребенка серьезные голубые, не по-детски задумчивые глаза.
Одетая в нарядное «домашнее» платьице Наташа казалась старше и красивее. Нелепо выстриженную
головку прикрывал бархатный берет. Черные глаза сверкали оживлением. Яркий румянец не сходил с пылающих щек
девочки. Это была прежняя Наташа, живая, беззаботная птичка, почуявшая «волю», довольство и прежнюю богатую, радостную жизнь, по которым бессознательно тосковала ее маленькая душа. Дуня, едва удерживая слезы, стояла перед нею.
— Ну, ну. Ты хорошая, славная девчурка, — произнес он ласково и, погладив одной рукой Дуню по
головке, другой полез в карман, достал оттуда апельсин и подал его
девочке.
Что было потом, Дорушка и Дуня помнили смутно. Как они вышли от надзирательницы, как сменили рабочие передники на обычные, «дневные», как долго стояли, крепко обнявшись и тихо всхлипывая в уголку коридора, прежде чем войти в рукодельную, — все это промелькнуло смутным сном в маленьких
головках обеих
девочек. Ясно представлялось только одно: счастье помогло избегнуть наказания Дорушке, да явилось сознание у Дуни, что с этого дня маленькая великодушная Дорушка стала ей дороже и ближе родной сестры.
Другая сестра, Соня,
девочка шести лет, с кудрявой
головкой и с цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках, играет в лото ради процесса игры.
Она, восемнадцатилетняя
девочка, стояла, глядела в ноты и дрожала, как струна, которую сильно дернули пальцем. Ее маленькое лицо то и дело вспыхивало, как зарево. На глазах блестели слезы, готовые каждую минуту закапать на музыкальные значки с черными булавочными
головками. Если бы шёлковые золотистые волосы, которые водопадом падали на ее плечи и спину, скрыли ее лицо от людей, она была бы счастлива.
Девочка смотрела на звездное небо, на белые сугробы и шла все тише и тише. Силы оставляли ее. Озноб делался сильнее. Мысли вязались с трудом в утомленной
головке Таси. Странная ломота охватывала все тело.
Сегодня, к счастью, старый фокусник доволен Тасей. Он помог слезть с трапеции робевшей
девочке и, погладив по
головке, отпустил ее отдыхать.
Между тем на лодке не дремала Марья Васильевна и успела вовремя выхватить багор из рук Алеши и зацепить им за платье упавшей в пруд
девочки. Скоро на поверхности воды появилось сначала белое платье, потом худенькая ручка, a за ней и белокурая
головка Леночки.
— Я верю и сознаю, что не легко вам будет это. Особенно трудно вам будет поладить с Ниной и стать для моей
девочки второй матерью. Нина — дикий цветок. Привить его к чужой почве будет трудно. Но с вашим уменьем, с вашей мудрой
головкой вы добьетесь ее любви, я в этом уверен. А раз она полюбит, то делается мягкой, как воск. Она добрая
девочка. У нее настоящее южное отзывчивое и преданное сердечко.
Он говорил еще долго, долго, не подозревая, что каждое его слово прочно западает в юную
головку прижавшейся в уголок тахты маленькой
девочки.
Дверь захлопнулась снова… Краснокудрая
девочка, пугливо юркнувшая под одеяло при появлении классной дамы, теперь снова высунула из-под него свою лисью
головку и сердито проговорила мне...
Но во второй, маленькой, гостиной у Ермила Фомича висит картина — женская
головка. Анна Серафимовна всегда остановится перед ней, долго смотрит и улыбается. Ей кажется, что эта
девочка похожа на ее Маню. Ей к Новому году хочется заказать портрет дочери. За ценой не постоит. Пригласит из Петербурга Константина Маковского.
Это была
девочка лет десяти-одиннадцати на вид, с лукавым, подвижным и смеющимся личиком, черненькая, с длинными толстыми косами до пят, вся с головы до ног украшенная цветами, в венке из душистых ландышей на черненькой
головке.
Это был роскошный старый сад с вековыми деревьями, громадными дубами и кленами и белоснежными березками, покрытыми сплошною шапкой зеленой листвы. Лидочка, под руку с отцом, шла так же медленно и осторожно по длинной и прямой, как стрела, аллее. Солнце золотило ее белокурую
головку и ласкало бледное личико своими прощальными лучами. Когда они дошли до конца аллеи, отец подвел
девочку к скамейке и сказал...
— Да потому, что я… слепая, — тихо прозвучало в ответ, и белокурая
девочка низко опустила свою золотистую
головку.
Девочка этого окрика не испугалась и подошла к Мартынычу. Он погладил ее по
головке и сказал...
Горбачев тоже смигнул с ресницы непрошеную слезу и, погладив
девочку по
головке, быстро вышел из дому.
За что наказал муж жену так жестоко? — этот вопрос, на который они, конечно, не получали ответа от взрослых, не раз возникал в их маленьких
головках. С летами
девочки стали обдумывать этот вопрос и решили, что жена согрешила против мужа, нарушила клятву, данную перед алтарем, виделась без позволения с чужим мужчиною. На этом и остановилось разрешение вопроса. Оно успокоило княжну Людмилу.
Перед Анной Каранатовной сидит на стуле худенькая, такая же, как и мать, белокурая
девочка, с тревожными, несколько впалыми глазками желтоватого цвета, но с красивыми длинными ресницами. Волосы ее заплетены за уши в две косички. На ней надета серая чистенькая блузочка с широким передником; в него, точно с усилием, просунута ее
головка.
— Бьет вас бабушка, детки? — начал прямо Пизонский, поглаживая
девочек по
головкам.
Девочка думала, думала об этом и плакала, сердилась и спрашивала себя: так это всегда так? Это будет целую жизнь так? И в ответ на эти вопросы молодая
головка выводила себе: да, это так; это все будет так; это не может быть иначе, потому, что ты ничто, ты нищая.
— Бьет вас, детки, бабушка? — начал прямо Пизонский, поглаживая
девочек по
головкам.